Ждал целую неделю. Пятницу ждал. Дождался. Доехал до озера без приключений, хотя… Грибы по обе стороны дороги… Чуть не в колее самой. И какие грибы-то. Господи, ну зачем ты здесь столько грибов наплодил. Нет! Я на охоту еду – точка!
Никаких грибов. Грибы после. С женой как-нибудь, да и зачем мне грибы? Я неделю свою Охоту ждал! Утка всю неделю в камышах бесилась от безделья! Она тоже охоту ждала.
Куда утке без охоты. Если гонять ее никто не будет, крылья ослабнут, разжиреет и на корм карасям пойдет. Спасать надо уточку. Взбодрить ее из пятизарядки, пусть учится маневру и крылом крепчает, умнеет пусть, на пользу ей охота. На пользу.
Стекла опущены, воздух. Мама! Лес! Ой, мама! Дождался! Лужи! Прямо на дороге! Господи, как мало надо человеку для счастья?!
Всего лишь вырваться на пару-тройку дней туда, где вместо асфальта дырявого, просто лужи на лесной дороге, чистые, машинами не взбаламученные, а в них листья желтые плавают, и с полянки, справа от узкой колеи «сельского асфальта», вдруг взлетает, рядом, руку протяни, здоровенный косач! Мамочка! Неделя кончилась! Не верю!
ШОК !!!!! Утки падают в лодку! Охота на утку
Еду, а воздух, не пылью набитый, а ветерком налитой прохладным, чистым, по-осеннему густым и пряным, пьешь, не напьешься! Глотаешь взахлеб, будто отберет кто сейчас, словно и не будет дальше ничего… А вот еще! Смотри! Выводок тетеревиный, слева в кусты унырнул. Видно на дороге камушками баловались, к зиме долгой готовились…
Прибыл. Палатку надо быстро поставить, а костер уж потом, после зорьки вечерней. Успеется. Переодеться в «правильную» одежду, сапоги новые, «бродни», а в довершение, платок (аль бандану (?), ну, кому что нравится.) на голову… Господи, ну, до чего ж долго этот насос воздух толкает?! Зорька-то уже вечером свежим падает! На глазах падает.
Наконец-то! Все. Собрал. На воду…
Проход в камыше узенький, только-только лодку протолкнуть. Пробился! Вода темная, листья кувшинок пятнами по воде, весла за стебли цепляются… Все озеро в пятнах, зарастает озеро. Нет пригляда, а может, время пришло? Зарастает… Кувшинки, корнями в дно вцепились, так, что уже и днем его не разглядеть… Еще какая-то трава, осокорь может? Много.
А воды открытой мало. С каждым годом все меньше. А травы больше… Все когда-нибудь, во что-нибудь обращается, вода вот, озерная, вся в траву обернется, а после, трава зеленая, землей сухой станет… Но это потом, не скоро еще, не одна человеческая жизнь пройдет… После нас это…
Много травы, и камыш, островками, а где-то уже и зарослями стоит. Нижние листья в солому желтые, а те, что повыше, зеленые еще, острые, упругие, со скрипом… Ну, вот и на месте я. Камыш примял, лодочку на стебли натащил, чтоб стояла прочнее, под ногой не сыграла чтобы неожиданно в момент важный. Огляделся. Теперь все. Теперь торопиться некуда, теперь мне ждать надо. Утку.
Крякает по камышам где-то. Звучно, сочно. Где ж ты пролетишь-то милая? Я, ой, соскучился… Ждал-то, во-он сколько! Неделя-то, длинная у нас с тобой была, и ты соскучилась, знаю…
На дырявой лодке по озеру Чаны!!! Немного уток пострелял!!!
А сам, головой верчу по сторонам, крыльев шорох тугой по воздуху, который снился мне неделю эту проклятую, длинную, жду услышать скорее… Ш-ш-ух. Фу, ты. На «бреющем» прошла. Сзади. Не успел даже головы повернуть.
Ладно. Пусть кружок сделает… Ружье в руках легче перышка, к плечу взлетит, не почувствуешь…
Ну, где ж ты, моя красавица? Прошурши крылом поближе… Да, что ж такое-то?! Вот еще пятерка прошла над головой, но высоко больно, не достать, а подранков плодить… Местные коршуны и так без еды не сидят… Да, во-он он, один, на сухой березе, на берегу, глазом тренированным на меня поглядывает, тоже ждет…
А, вечер-то, какой, господи. Комар почти не мешает. Утка звучит, в руке дерево теплое, приклад в плечо просится… Быстро темнеет, и вот она, уточка моя долгожданная, выходит на меня справа… Со стороны берега крылом шумнула, и не видит ствола из-за камыша, хорошо я в островок зеленый лодку поставил… Ну. Еще немного… Провожаю чуть… Увидела!
И, резко на правое крыло, и вверх… Но… Спуск пла-авный, как в тире… И перо, мелкое, в воздухе, будто взрывается, а крякаш, со всего маху, брызги из воды вышибает… Качнулись кувшинок листья, и перышки, пушистым облачком вниз, к воде, как тишина гулкая опускаются… До-олго, пока, выстрела звук, по озеру не прокатился, и не исчез насовсем в темной воде между листьями желтых, давно увядших цветов кувшинки… Тихо… Опускаю, наконец ружье. Смотрю на крякаша, недалеко совсем упал… Молчит… Выбираюсь из камыша, и, к нему. Достаю… Хорош! Хоть и темнеет уже, а перо маховое, светом закатным отсвечивает… Красавец.
Стемнело совсем, и настроение у утки упало. Уселась в камышах крякать. Не летает почти. Вижу плохо, только если на фоне неба пролетит, но птица не дура и летает низко над камышом, а тут еще, ветерок легонький, принялся листья шевелить, крыльев загодя не услыхать… Курю, смотрю как солнце, остатками света, снизу, из-за деревьев с краю озера, небо балует… Тихо… Карась, дурной, иногда водой всплеснет, спохватишься, поймешь, что за звук, и опять сиднем сидишь… Окурок в воду бросил только, и тут, с открытой воды, откуда-то с середины озера, выскочил почти бесшумно из темноты, силуэт крякаша, рядом, метров пятнадцать всего, и идет почти на меня… Встаю резко, только бы не упасть, лодка качнулась, веду ствол, а крякаш увидел меня, но поздно уже, он как-то нелепо пытается маневр какой-то успеть, но ствол его хорошо держит, а мне и не повернуться толком. Ой, выпаду из лодки. За спину утка уходит, и я в разворот корпус с ружьем делаю, до хруста в позвонках, кажется…
Со стороны бы показалось, что я дубиной слева замах делаю, и уже на полном отлете ствол… Почти за спину себе, делаю выстрел, и даже слышу, как дробь, достала-таки крякаша, и хорошо достала, потому что он падает за островок камышовый, грохот выстрела стихает, а плеска от подранка не слыхать… Жду, с полминуты, чтобы тишину хорошенько расслышать, и за уткой… Нашел я добытую птицу там, куда упала. Правильный получился выстрел, только как я поясницу не свернул себе, вместе с шеей.
Луна, с трудом выбралась из-за леса, и повисла на краю озера большим круглым фонарем. Огромная ночная тишина, в которой караси пасутся на своих подводных пастбищах, где в камышах иногда бурчит сонная утка, легла широкой лунной дорожкой посреди озера. Стало светло, настолько, что даже большие звезды потерялись в свете нашего спутника. Я выплыл на открытую воду. Спать не хотелось, на берегу никто не ждал, и мне просто захотелось послушать, как молчит ночь… Иногда пролетали утки, я хорошо их видел, впрочем, как и они меня. Они старались облететь подальше лодку на середине озера, где ошалевший от вселенской тишины человек, никак не мог наглядеться на свет Луны, которая очень медленно, не торопясь закончить ночь, поднималась вверх…
Она знала себе цену, эта круглолицая ночная красавица… Она любовалась своим отражением в воде озера, она освещала деревья вокруг темной воды так ярко, что даже филин, где-то в чаще леса, громко и возмущенно ухал, сетуя на непривычный свет, мешающий ему добыть ужин, потому что его возможная добыча, видела его так же, как меня утки.
Ужин. Это слово, которое я вдруг вспомнил, заставило взяться за весла и искать в камышах проход на берег, что не отняло много времени. Света было столько, что и фонарик не пришлось доставать, а белый стволик молодой березки, для ориентира воткнутый в дно возле «пристани», казалось, светился сам на фоне светло-серых в лунном свете камышей. На берегу, я разрядил ружье, перевернул на случай дождя лодку, забрал добытую птицу и пошел по тропинке к стоянке.
Костер из сухого валежника на сухой же бересте, быстро поднял языки пламени к котелку, и пока я возился с крякашом, который обещал роскошный ужин, вода «разговорилась» не на шутку. Капли кипятка выскакивали через закопченный край и шипели, испаряя воду. Костер тоже не молчал, сухие смоляные дрова трещали, рассказывая про будущий ужин яркой Луне, которая выкатилась из-за берез на краю поляны посмотреть, как мы готовим самую свежую дичь на свете…
Готовый к варке крякаш едва поместился в небольшой котелок. Он разлегся среди пенных бурунов крутого кипятка, которые сначала немного затихли, удивленные размерами тушки, а потом с удвоенной силой стали накатывать на дичь, отдавая ей весь жар костра, который даже меня не подпускал к себе надолго, а только лишь на секунду, чтобы подложить пару поленьев, и то, с небольшой передышкой…
О, мой желудок, этот мешок, который дан природой, чтобы организм имел возможность получать свое высококалорийное топливо, он уже знал, когда я стал чистить большую луковицу, и вдохнул первую порцию сладкого аромата этого режущего глаза продукта, он, мой бедный, с самого утра не кормленый желудок понял, что его сейчас будут кормить вкусно, до отвала, и он возопил к небесам, он вознес свой вопль нетерпения так высоко, что Луна присела от неожиданности на высокую березу, а сверчки во всей округе заткнулись и молчали целую минуту…
Я не мог больше терпеть, и молодой картофель, резанный некрупным кубиком, полетел в кипящую бездну котелка, где в белых от мелких пузырьков волнах, как пузатая каравелла, покачивался почти готовый крякаш… Картофель упал, но тут же, спустя несколько секунд закрутился в бурунах, замелькал, и затанцевал в котле рядом с птицей…
О, Господи, сколько прелести в этом танце кубиков молодого картофеля, как причудливо извиваются струи кипятка, накатывающие на птичью тушку, как изящны языки пламени костра, как сильно звенит сверчками тишина, а любопытная Луна, молча, смотрит на все это сверху, как будто ждет, что будет дальше.
А дальше, картофель станет мягким, почти рассыплется в кипятке, который уже стыдно называть кипятком, потому что это теперь — Бульон! Какой не смогут подать, ни за какие деньги в ресторане «Максим»! Куда им, этим помешанным на сыре французам, с их устрицами и улитками?! Куда им до высоты этого Бульона, аромат которого уже долетел до самой Луны и она, потрясенная, остановилась в небе?!
Когда еще человек мог позволить себе более роскошное блюдо?! Где, скажите мне, есть продукт более свежий, чем этот, только что добытый крякаш, который лежит в котле, украшая собой для меня одного, эту светлую ночь?! Господи, за что ты так любишь меня?! За какие такие заслуги ты послал мне это чудо в котелок?! Или ты посчитал, что эта ночь недостаточно хороша для меня?!
Ты ошибся, Господи, ты невзначай дал мне больше, чем я того заслуживаю, ты дал мне сегодня – Все!
Ты дал мне ночь, огромную, размером с это небо, ты рассказал мне голосом этой ночи о свете Луны, ты отдал мне эту птицу, чтобы я, твой недостойный отпрыск, смог отсрочить еще на немного свое возвращение в глину, из которой ты меня создал. Ты отдал мне все, как отдает себя ветер пространству, как звезды отдают уже несуществующий свет, как птица отдает свой голос рассвету, и как капля росы отдает себя солнцу, чтобы потом, были облака, и был дождь… Господи, за что мне все это. За что.
Варево, достойное любого монарха, снято с перекладины над костром. Теперь, осталось сделать еще несколько мазков, и картина, которую увидит сейчас, и так уже обалдевшая от этой красоты застрявшая посреди неба Луна, будет закончена.
Базилик, эта трава несет в себе свежесть изысканную, чуть терпкую и томную, как раз для только что добытой дичи. Щепоть. И дальше, непременно черный, крупномолотый перец. Густо, как для себя. Соль, с самого начала лежала в котле, и когда лишняя вода улетучилась паром, в бульоне осталось соли ровно столько, чтобы не досаливать «на столе».
И, наконец, щедрая пригоршня нарезанного кубиком репчатого лука, который не растерял еще слезный запах, прямо на спинку крякаша и вокруг него, в бульон. Все.
Тут же, на «столе», стоит салат из помидор, в нем есть репчатый лук колечками, соль, и сметана, которая лежит сверх красных ломтей горкой так, что хочется сказать «стоит». Есть что-то еще на моем «столе». Например, копченое сало с розовыми прожилками мяса и баночка горчицы, которую не то, что понюхать, посмотреть на нее – и уже слезу вышибет…
Желудок мой, пока все это собиралось для ужина, перестал тоскливо ныть, теперь он ругался матом, в голос, и мне было стыдно за такую несдержанность перед сверчками в траве вокруг поляны…
Ужин начался ложкой бульона прямо из котла, и стало понятно, что к этому блюду остро не хватает, как минимум, сервиза из серебра на двенадцать персон. Такое, нельзя вкушать одному, опасно для жизни, потому что можно захлебнуться словами восхищения, которые некому высказать, и я, не желая погибнуть от передозировки восторга, распугивал дичь вокруг лагеря в радиусе одного километра громкими и недвусмысленными, от переполнявшего меня кайфа, мычанием и стонами…
Когда Луна, уставшая сглатывать слюну, осветила бледным светом жалкие остатки моего ужина, я достал трубку. Табак из жестяной баночки постепенно наполнял изделие настоящего мастера. Я аккуратно, не торопясь, пальцем придавливал каждую следующую щепотку…
Тот, кто создавал эту смесь разных табаков, неплохо знает свое ремесло, и аромат крупно и несколько небрежно нарезанных листьев табака, щекотал ноздри чем-то очень теплым и далеким, южным, как и корень кустарника бриар, из которого вырезана моя трубка. Наконец зажигалка, подарок дочери, своим пламенем коснулась табака в камере трубки, и вот… Весь лес вокруг затаился, притих, чтобы не нарушить случайным движением, причудливую, словно живую, колышущуюся в лунном свете форму облачка дыма, которое я с трудом и сожалением, отпустил из своих легких…
Все, теперь вечер действительно прошел, теперь я почувствовал, что наступила ночь. И хотя, после табака спать все равно не хотелось, я заполз в палатку, потом в спальник, потом положил под голову небольшую надувную подушку и поставил время в мобильнике на утреннюю зорьку, а уже когда стал проваливаться в сон, сообразил, что моя пятница, увы, закончилась…
Источник: proza.ru
Утка падает в лодку
Теперь подошла очередь поговорить едва ли не о самой распространенной и массовой охоте — охоте на уток. О различной манере работы собаки по утке мы уже говорили, поэтому целесообразно остановиться на самом процессе охоты. Наиболее интересной, без сомнения, является охота с легавой в начале сезона охоты на уток.
В эту августовскую пору очень интересно разыскивать уток по крепям и осоке. Конечно же, используют курцхаара и при других способах охоты на уток: с подхода, на перелетах, с подъезда. Но все же первое место по увлекательности нужно отдать охоте с собакой в начале сезона.
Принято считать, что охота на утку в итоге портит легавую, приучает ее рвать стойку, а то и работать по другой птице без стойки. К тому же бытует мнение, что эта охота расхолаживает легавую, она отбивается от рук и выходит из повиновения, приучаясь работать далеко от охотника и самостоятельно гонять утят и подранков. В отношении курцхаара такое мнение совершенно ошибочно.
Курцхаар отдается работе по утке совершенно так же, как и по другой дичи, когда ему приходится работать со стойкой. Главная задача легавой на утиной охоте — выставить утку на выстрел охотника: поднять птицу на крыло или выгнать на чистую воду. Для этого курцхаар использует разнообразные манеры, в зависимости от места и поведения самой птицы.
Важно на этой охоте, чтобы у собаки было послушание, сообразительность, любовь к воде и страсть. Немаловажное значение имеет и тренированность и сила собаки, так как легавая чаще всего работает в плотных зарослях, постоянно наплаву, в холодной воде. Обязательным условием является и апортирование. И, конечно же, необходим контакт с собакой и «понимание» ею задачи.
Только в этом случае собака будет работать на охотника целенаправленно. Под этим понимается поиск на расстоянии недальнего выстрела, способность собаки заворачивать дичь именно в направлении охотника. Не стоит думать, что такая рациональная и осмысленная работа собаки является чем-то труднодостижимым.
Курцхаар, который часто бывает на охоте со своим хозяином, осваивает все эти действия очень быстро. Поначалу необходимо внимательно следить за поиском собаки. Если только она стала уходить достаточно далеко, нужно ее подозвать и направить искать в новое место.
Для этого хорошо не только отдавать команду голосом, свистком и жестом, но и вспомнить о камешках, которые целесообразно подбрасывать в направлении поиска. Там, где вы уверены, что искать утку просто бессмысленно, к примеру на косах и отмелях, вытоптанных скотом лугах, скошенных сухих пожнях, лучше собаку брать к ноге или в лодку, чтобы экономить ее силы.
Целесообразно это делать еще и потому, что легавая в поиске будет стремиться в этих местах уходить далеко вперед и привыкнет поднимать утку на крыло далеко от охотника. Охотник должен хорошо знать манеру своей собаки и понимать все ее действия, чтобы и самому занять наиболее выгодную позицию для выстрела. Охота с собакой может вестись как с берега, так и с лодки.
Иногда даже более успешной может стать использование лодки. На ней можно подойти ближе к зарослям, отойти назад и даже забраться в самую гущу зарослей. Но, конечно же, многое зависит от водоема и прибрежной растительности. Охотнику должна быть известна хорошо местность.
Часто утки целыми выводками хоронятся в заросших старицах, разбросанных и покрытых зарослями травы луговых ямах и озерцах, даже старых лужах. Особенно целесообразно поискать здесь уток после того, как они уже будут распуганы выстрелами на более обширных водоемах. Можно именно с них начать и саму охоту.
Молодые утки в таких местах иногда предпочитают затаиваться как в траве, так и на воде, чем подниматься на крыло. Без собаки их вытаптывать практически невозможно. Однажды мне из-под курцхаара удалось взять трех уток в заросшей луже под стойкой высоковольтной передачи. Бывает, что утки хоронятся в лужах с малой водой и даже просто в траве, особенно этим отличаются молодые птицы. Тогда курцхаар работает их, как любую другую птицу со стойкой.
Пригодится курцхаар и на перелете. Правда, здесь его задача в большей степени сводится к апортированию и сбору подранков. Собака должна быть идеально послушна и дисциплинированна. Она не должна бросаться самостоятельно искать сбитую птицу после каждого выстрела. Легавая должна спокойно сидеть или лежать подле охотника и следить за его действиями.
Сходить с места она может только по его приказанию. Вот с этим и не могут справиться многие легавые из-за своей неуравновешенной нервной системы. На перелете очень важно заранее знать путь лета утки на кормежку и с нее. Пути эти могут не совпадать. По этой причине нужно заранее присмотреться к направлениям лета уток еще до открытия охоты.
Курцхаар, часто бывающий со своим хозяином на различных охотах, очень внимательно следит за летом уток. Он, бывает, раньше охотника слышит их приближение и смотрит именно в ту сторону. Совершенно так же непонятно, каким чувством он раньше замечает в стае подранка. Он внимательно следит за табунком и замечает, как из него отстает, а то и падает подранок.
Такие вещи часто случаются на утиной охоте. Точно так же должна вести себя собака и в лодке.
Добор подранков и сбор битых уток — особая статья в этой охоте. Именно здесь курцхаар проявляет себя в полном блеске, используя весь набор врожденных задатков. С опытом собака достигает удивительного мастерства. В моей практике охоты с курцхааром сколько раз приходилось после интенсивной стрельбы других охотников отправляться собирать битых уток и подранков!
Чем больше в угодьях было охотников без собак, тем более возрастали мои трофеи. При этом количество подобранных моей собакой уток достигало очень большого числа. Как это ни парадоксально звучит, на бессобачных охотников действия моего курцхаара производили угнетающее впечатление. Его даже грозились застрелить. Еще бы, без единого выстрела после охоты я возвращался с 15-20 утками.
Это и естественно, так как утка очень крепкая на рану птица. Охотники же в азарте чаще всего стреляют на большом расстоянии, порождая таким образом большое количество подранков. Даже битая в меру утка, упавшая в высокую траву или в воду с рогозом и камышом, чаще бывает потеряна, чем попадает в ягдташ к охотнику.
Отыскать чисто битую птицу в зарослях очень трудно, не говоря уж о подранке. Легкий подранок уходит безвозвратно, тяжелый, прежде чем погибнуть, забивается в крепь. По моему мнению, охота на уток без собаки не только нерезультативна, но и просто бессмысленна.
Главное правило при отыскании подранков — это не стремиться сразу же посылать собаку в поиск, как только птица упадет в воду. Если нет уверенности в чистом выстреле, то лучше подождать и сберечь силы собаки. Подранок утки любой степени тяжести никогда не остается на воде. Он обязательно выйдет на берег. Именно по этой причине лучше немного подождать.
Стреляя уток на вечерней заре, добирать подранков можно даже утром следующего дня. На реке с течением подранок обязательно уйдет вниз по нему, а уж потом вылезет на берег. Пускать собаку в поиск нужно прежде всего по срезу берега и воды, чтобы собака быстрее могла найти утиный след. Правда, опытные курцхаары именно так начинают поиск самостоятельно.
Потом собака обыскивает наиболее заметные куртины крепких мест, кусты и заросли камыша. Именно здесь на берегу любят хорониться подранки. Отыскать их и даже пробиться в такую крепь иногда не представляется возможности. Собаку полезно всегда поощрять и подбадривать голосом, курцхаар, добирающий подранка и работающий по зрячей утке, часто начинает даже от азарта взлаивать.
Охотник всегда понимает, что его пес добрался до подранка. Об этом говорит поведение собаки, слышны всплески и хлопанье крыльев. Предугадать все возможные действия птицы и собаки просто невозможно. На сухом месте легавая может по затаившейся птице встать на стойку. В этом случае ее не следует на стойке передерживать.
Лучше послать ее вперед сразу же. Очень внимательным нужно быть при стрельбе по утке, когда ее дорабатывает собака. Собака для охотника должна быть превыше всего. Поэтому при стрельбе следует быть очень внимательным, чтобы не зацепить дробью питомца. Пес работает по утке очень близко. Лучше в этом случае позволить собаке словить утку.
Особенно внимательным нужно быть на воде, когда пес догоняет утку. Дробь может от поверхности срикошетить. С другой стороны, если вы видите, что уходит подранок, то на него патрона жалеть не стоит. И еще хотелось бы повториться — собаку в поиск на утиной охоте нужно обязательно посылать без ошейника. Это непременное правило.
Зацепится пес им на глубоком или топком месте за корягу — беды не миновать.
На утиной охоте охотник должен хорошо себе представлять поведение птицы после выстрела. Это помогает определить степень ранения птицы и необходимость использования собаки. Обычно при попадании в голову утка камнем падает на землю или в воду. В сердце — может резко начать набирать высоту, а потом падает камнем.
Если заряд попал в заднюю часть, то утка начинает планировать с оттопыренным хвостом и оттянутыми ногами. С перебитыми крыльями утка падает, кувыркаясь в воздухе. На воде раненое крыло держит развернутым. При попадании в грудь утка может пролететь некоторое расстояние, прежде чем упадет. Подранок всегда лежит на животе, битая птица чаще на спине.
Подранок, попав в воду, сразу же ныряет и уходит в крепкое место. При этом он может практически все тело держать под водой, а шею — вытянутой вдоль поверхности. Вообще же шея утки — верный показатель ее ранения. Подранок в любом положении (при падении, планировании, даже в пасти собаки) держит шею и голову напряженно. Ослабленная шея означает, что утка мертва.
В холодную погоду нужно обязательно позаботиться о собаке. Обтереть ее жгутом соломы или сена. При сильных нагрузках и холодной погоде следует усилить и питание своего питомца.
Источник: rulibs.com
Спасение Крякуши. Как рыбак помог дикой утке
Однажды я собрался порыбачить на озере, известном тем, что на нем всегда останавливаются на ночлег водоплавающие птицы. Озеро встретило громогласным гомоном. Но едва из‑за зубчатой стены леса на востоке показалось солнышко, как послышались первые выстрелы. Начался весенний охотничий сезон.
Я увидел, как несколько уток упали на берег, а одна из них — в прибрежные камыши. Естественно, лезть в холоднющую воду, да еще и разыскивать птицу в траве никто из охотников не пожелал. Да и зачем, если вокруг сколько угодно дичи. Но я заметил место падения и поспешил туда.
Изрядно помучившись, нашел несчастную. Это была самая распространенная в нашей стране утка-кряква. Она притаилась среди зарослей роголистника. Было ясно, что птица ранена, поскольку одно крыло лежало на воде чуть в стороне от тела. При виде человека в лодке она прибегла к обычному приему уток в таких ситуациях: принялась метаться и нырять в разных направлениях.
Однако довольно быстро обессилела и больше не сопротивлялась.
Я без труда накрыл ее сачком, поднял в лодку и немедленно отправился с пленницей домой. Дома тщательно осмотрел птицу — у нее были две ранки у основания крыла: в них застряли дробинки. Удалил их и смазал ранки бактерицидной мазью. Однако понял: из‑за поврежденного крыла утка не будет летать.
В двадцати метрах за забором нашего участка есть пруд, который давно зарос. Туда я на следующий день и выпустил утку. Наблюдаю. Сначала птица долго неуверенно осматривалась, затем, как бы освоившись, неспешно поплыла вдоль берега, тщательно разглядывая его. Поплавав по мелководью, начала кормиться… С едой для кряквы проблем не должно быть: ведь утки питаются как животной пищей — насекомыми, их личинками, рачками, моллюсками, так и растительной — ряской, роголистником, рдестом, сусаком, осокой.
Чтобы добраться до еды, птица ныряла вертикально вниз головой, погружая в воду все тело; снаружи торчал только хвост. Так неоднократно повторялось каждый день. Когда над прудом пролетали многочисленные стаи уток, пленница поднимала голову и громко кричала: «Кря-кря, кря-кря, кря-кря». Я так и назвал ее: Крякуша.
Каждодневные звучные призывы моей питомицы в конце концов не остались без ответа; однажды рано утром из стаи уток, сделавших несколько кругов над прудом, отделились две птицы и опустились на воду. Уточка пестренькая, малозаметная. Селезень же в свадебном наряде выглядел великолепно: черная с зеленым отливом голова, очерченная белым ошейником, каштановый зоб, желтый клюв. На крыльях яркие сине-фиолетовые зеркальца, окаймленные полосками.
Как только утки оказались на воде, селезень, приосанившись, немедленно направился к Крякуше. Однако уточка, его спутница, что‑то негромко прокрякав, преградила ему путь. Он попытался обойти ее стороной, но она каждый раз останавливала своего кавалера. Наконец селезню, видимо, надоело это противостояние, и он несколько раз долбанул клювом назойливую спутницу по голове. Уточка пригнулась, но осталась на месте.
После этого селезень еще сильнее выпятил грудь и быстро устремился к Крякуше. Когда до нее оставалось не больше метра, селезень вдруг на мгновение замер, затем шарахнулся в сторону, молнией взметнулся вверх и, словно стелясь над вершинами деревьев, исчез за поворотом. Уточка рванулась за ним. Неизвестно, что его так испугало: то ли разговор мальчишек, приближавшихся к пруду, чтобы порыбачить; то ли я, прятавшийся за штакетником забора.
Однако не зря народная мудрость гласит: «Свято место пусто не бывает». Через несколько дней у Крякуши появился новый крылатый поклонник. В отличие от предыдущего этот селезень ничего не боялся, и они вместе плавали, кормились, отдыхали. Правда, спустя две недели и этот ухажер исчез.
Но его визит не остался без последствий: Крякуша в береговой нише среди кустов непролазного ивняка устроила гнездо. Явно для того, чтобы вывести потомство.
Не прошло и месяца, как на пруду появились семь крошечных желтеньких пуховичков. Они цепочкой следовали за мамашей, а в холод и дождь прятались под ее крыльями. Очень шустрые, они быстро росли, и к началу листопада это были уже взрослые уточки и селезни. Они все чаще перелетали с места на место, совершали круги над прудом.
Наблюдая за молодыми утками, я невольно задумывался: приближается время отлета птиц на зимовку, и бывшие птенцы наверняка покинут мамашу, а как же она перенесет эту неизбежную разлуку?
И этот момент настал… Ранним стылым хмурым утром над прудом с пронзительными призывными криками кружила стая диких уток. Семь молодых уток после недолгих колебаний поднялись в воздух и, сделав несколько прощальных кругов, присоединились к стае. Природный инстинкт отлета на зимовку оказался сильнее привязанности к родному пруду и мамаше. Крякуше ничего не оставалось, как отчаянными криками проводить их.
После отлета птенцов Крякуша вела себя очень беспокойно: металась по пруду, судорожно безуспешно пыталась взлететь. И еще долго не могла успокоиться.
…Когда заметно похолодало, у берегов пруда появились ледяные закраины, а в воздухе закружились пушистые снежинки, неизбежно возник вопрос: как быть с Крякушей? И я, скрепя сердце, решил, что, пожалуй, единственный мало-мальски приемлемый выход — передать утку Зоопарку. Что я в конце концов и сделал.
Отныне, бывая в Зоопарке, неизменно прихожу к водоему, где плавают утки, и, глядя на стаю крякв, невольно думаю, что среди них и моя Крякуша…
Источник: sanktpeterburg.bezformata.com