«В море все ограничено рамками водной стихии. Как говорится, куда ты денешься с подводной лодки. Жесткий распорядок и невозможность выйти, уйти – давит и учит терпению. Насколько мне было тяжело, я особенно почувствовал уже на берегу, когда после четырех месяцев похода служил первую службу в своем храме». Протоиерей Сергий Шерфетдинов дал именно «Правмиру» первое подробное интервью с того момента, как его нога ступила на авианосец «Адмирал Кузнецов».
Преображение на авианосце
– Не вспомните историю прихода человека в Церковь, которая произвела на вас особенное впечатление?
– Самые свежие воспоминания – с боевой поездки на «Адмирале Кузнецове». Был там один парнишка, некрещеный и – проблемный. Настолько, что и психолог не знал, что с ним делать. И вот он сам пришел в храм со словами: «Я много раз проходил возле храма и не мог заставить себя войти. Сейчас переломил себя».
В итоге оказалось, что он сам страдал от внутренней оппозиции ко всем: к другим членам экипажа, к родным, оставшимся на берегу. Он был как ежик, собравшийся в комок, открывший миру только иглы. Я говорил с ним о том, о чем говорю обычно на огласительных беседах: о смысле веры, о том, для чего Господь пришел в этот мир.
Barotrauma КООП #1 — Куда ты денешься с подводной лодки?!
Сразу я его решил не крестить: «Ты испытай себя внутренне, походи на службу. Постой в уголке и просто обращайся к Богу своими словами. Хочешь, молись со всеми, прислушивайся к словам молитв. Пытайся понять, что происходит».
Месяц он так ходил. А потом сказал мне:
«Во мне что-то перевернулось, я не могу теперь дождаться, как приду на берег для того, чтобы своим близким сказать «спасибо». Я никогда в жизни не говорил никому таких слов. Ощущаю внутреннюю свободу и очень боюсь потерять это ощущение.
Пока попросил прощения у своих сослуживцев, и мне было не важно, что мне в ответ скажут: поймут, не поймут. Мне было радостно от того, что я это делаю. Я по-другому посмотрел на людей. Командир, на которого я был зол, на самом деле – мужественный человек, с которого надо брать пример».
Вот так, пелена спала с глаз, и мир вокруг него изменился. Я понял, что он готов креститься и что это надо сделать прямо сейчас.
Четыре месяца молитвы среди водной стихии
– Вы говорили о тяготах и трудностях похода на авианосце. А в чем они заключались?
– Во-первых, это трудности воинской службы. Жесткие рамки распорядка, дисциплины, в которые нужно встраиваться.
Психологически трудно, когда понимаешь, что уйти некуда все четыре месяца (кто-то и на семь месяцев остается – у кого какая задача). На берегу мы более свободны, мы можем от каких-то людей уйти в сторонку, от каких-то ситуаций совершить маневр в сторону.
А там, в море, все ограничено рамками водной стихии. Как говорится, куда ты денешься с подводной лодки. Отличие от подводной лодки – здесь можно выйти, на свет Божий посмотреть: взглянешь на море, на небо, вдохнешь свежий воздух, и слава Богу.
Но все равно и сам жесткий распорядок, и невозможность выйти, уйти – давит и учит терпению.
Barotrauma КООП #2 — Куда ты денешься с подводной лодки?!
Другой момент: в Церкви я уже двадцать лет, церковная жизнь – моя жизнь, Церковь для меня мать. Поэтому мне было непросто оказаться в другом мире, причем замкнутом, где не царствует молитва.
Последствия безбожных лет, когда и насильно народ отделяли от Церкви, сказываются до сих пор. Армия, она же тоже неотделима от жизни народа…
Насколько мне было тяжело, я особенно почувствовал уже на берегу, когда после четырех месяцев похода служил первую службу в своем храме. Вот прямо ощущалась благодать Божия, намоленность места. Там – еще нет такого, для этого нужно много трудиться, много слез пролить, пота. Но, по крайней мере, в этот поход храм на авианосце действовал все четыре месяца. Литургия служилась регулярно по воскресным дням.
– Были те, кто скептически относился к вашему присутствию на «Адмирале Кузнецове»?
– Напрямую негативных высказываний не было. А отношение, конечно, бывало разное. Но ведь если и просто пройти по городу – встретишься с разным отношением. Народ у нас пестрый в своих воззрениях. Возникали разговоры из серии, что батюшки на дорогих машинах ездят и так далее.
А многие говорили наоборот: «Спасибо, что решили весь поход с нами пройти, это для нас большая духовная поддержка».
В целом отношение ко мне во время похода было уважительное. Мне предоставили лучшее, что могли: и питание, и каюту.
Слава Богу, что потери не людские – техника, железо
– Когда авианосец дымил, о чем активно писали в СМИ, как вела себя команда?
– Я в технических параметрах особо не разбираюсь, но, как говорят, не дымят только атомные суда. Вот атомный крейсер «Петр Великий», который был рядом, не дымил. «Адмирал Кузнецов» технически сделан по-другому, используются продукты сгорания, поэтому и дым. Никаких внештатных ситуаций из-за «дымления» – не было. Все шло в штатном режиме, люди выполняли свои задания.
– А когда упал истребитель?
– Конечно, это неприятная ситуация. Слава Богу, что люди остались живы: безотказно сработали средства спасения.
Это же боевая служба. Как говорят, никакая боевая операция не проходит без потерь. Так и слава Богу, что это потери не людские, а это только техника, железо, материальная часть, что несопоставимо с человеческой жизнью. Поэтому это все так, это можно назвать милостью Божией. Реакция команды всегда была спокойной, взвешенной.
– Как воспринимались на крейсере тот негатив и насмешки, которые звучали в СМИ в адрес авианосца?
– Очень спокойно. Ведь все это было весьма прогнозируемо. Собака лает, караван идет. Поэтому понятна реакция наших недругов. Можно к дыму прицепиться, и к чему угодно.
Ну, на каждый роток не накинешь платок. Понятно, что многие очень не любят Россию.
Но наша задача – искать и защищать правду. Потому что не в силе Бог, а в правде. Война – дело тяжелое, кровавое.
Поэтому, конечно, хотелось, чтобы к военным, выполняющим ответственные задания, на Родине относились с уважением.
– Летчики перед заданием к вам подходили?
– Вылеты – это же не разовые явления, а постоянный поток. Да, летчики не массово, но подходили, просили благословения, молитвенной помощи. Некоторые из них участвовали в богослужении. Воцерковленные люди находили возможность исповедоваться и причаститься. Кто-то просто заходил записочку написать о себе и о своих близких.
– Какие вопросы чаще всего задавали вам на авианосце?
– О поиске смысла жизни. О том, как веру не потерять, когда задают провокационные вопросы, а ты не можешь на них ответить. Люди искали поддержки, совета, как отвечать на такие вопросы, которые они слышали: что в основе нашей веры – миф, что в Библии много ошибок и там все неправда.
Ребята спрашивали и насчет венчания, те, которые собирались повенчаться на земле.
Наша дружба продолжится и на берегу
– Как проходил ваш обычный день?
– Распорядок строгий. В семь часов подъем, потом завтрак. После завтрака, в восемь часов шел открывать корабельный храм. Там читались утренние молитвенные правила, Евангелие. Потом – молебен о здравии, заупокойная лития.
Участвовали в этом несколько человек, те, кто не задействован в данный момент, кто не на вахте, и кому лично это нужно. Кто-то приходил с нуждами, с требами. Потом я читал Псалтырь. Строго в 12.00 – обед. После обеда – тихий час.
Перед ужином – спортзал.
В 19.00 снова открываю храм, вечернее молитвенное правило, чтение Евангелия, беседы, проповедь и исповедь. Всю неделю люди могли прийти поисповедоваться, а уже в воскресенье участвовать в Божественной литургии и причаститься.
Потом – просмотр какого-то фильма, для тех, кто может и хочет – духовного содержания. В 22 часа вечерний чай и отбой. И так каждый будний день, по кругу. В воскресенье в восемь часов – Божественная литургия. Но я же не только на этом корабле все время находился, я какое-то время на «Петре Великом» в таком же режиме пребывал.
Перемещался либо на вертолете, либо на специальном катере, в том числе и на другие корабли, которые входили в состав группировки: танкеры с гражданским составом. Там тоже – беседы с людьми, они писали записочки за здравие, за упокой. Я привозил им разные книжки, помогающие понять суть христианской веры. Так и прошло четыре месяца.
– Что вы привезли из той поездки для себя лично?
– Я на себя посмотрел уже другими глазами. Такую ситуацию смоделировать сложно.
Невозможность никуда выйти, уйти, выставленные рамки помогают увидеть как-то свои слабости, реальное состояние своей души, а не самоуспокаивающие представления, которые придумываем в обычной жизни. Это драгоценно.
Драгоценно, что я сроднился, сдружился со многими из тех, кто был в том походе. У меня там уже сложился, можно сказать, приход. Думаю, что наша дружба продолжится и здесь, на берегу. Духовные ниточки были протянуты.
Погибшие подводники с «Курска» – наши прихожане
– Видяево – это место теперь ассоциируется, прежде всего, с «Курском». Вас рукоположили в диаконы за три месяца до трагедии. Это наложило свой отпечаток на ваше служение? Какова память о «Курске» сегодня?
– Именно тогда я родился как священник, ведь в иереи меня рукоположили как раз для того, чтобы я служил здесь, в Видяево после того, как случилась трагедия. Все мое служение, наш храм – памятник морякам «Курска». В храме звучит постоянная заупокойная молитва за погибших на подлодке. «Курск» очень глубоко вошел в мою жизнь.
Ребята с «Курска» стали для меня близкими, родными, с ними можно молитвенно общаться. Они тоже наши прихожане, только уже не на земле. Храм у нас тесный, на подводную лодку похож. С другой стороны – настоящие герои, с которых можно брать пример.
– Кто ходит в ваш храм? Кто прихожане?
– За 16 лет костяк прихода сложился. Хотя есть и текучка – люди уезжают с Севера, военные оканчивают службу, получают жилье.
Костяк прихода – в основном – жены моряков. Такая, видимо, традиция, которая идет от Марии Магдалины, от жен-мироносиц. Ведь когда мы вспоминаем Великую Отечественную, тоже говорим, что «белые платочки» вымолили победу.
Конечно, бывают в храме и моряки.
– Вы принимаете участие в работе поисково-патриотического отряда «Зов». Для чего вам лично это нужно?
– Не раз приходилось слышать от ветеранов, воевавших на Севере, что наши сопки были белые от костей. Но теперь, в наше время, нужно прилагать много усилий для того, чтобы найти останки бойцов, чтобы их перезахоронить (а многих – похоронить) с почестями.
Как-то мы работали с ребятами, и на моих глазах на Чертовом перевале нашли останки двоих молодых ребят – из артиллерийского расчета. На двоих у них было две руки и две ноги.
Поскольку я впервые нашел погибших солдат, это событие произвело на меня глубокое впечатление. Помню, как я думал, что вот, они погибли, защищая нас, и их никто не погребал, не молился о них. Эти останки воспринимались как мощи.
Меня пронзила мысль, что наша земля потому и святая, что полита кровью наших предков. И в нас, в потомках, ради которых они гибли, течет та же кровь, какой полита наша земля. Такая вот глубокая связь.
И потому мы должны помнить о них, молиться за них. Если делаем, совершаем пред очами Божьими благородный труд.
– Сегодня можно услышать мнение, для чего нам «профессия – Родину защищать», ведь у христиан Родина – Царствие Небесное. Что вы думаете по этому поводу?
– Действительно, прежде всего мы должны стремиться быть гражданами Небесного Иерусалима. Но осуществить это возможно только через реальное служение своим ближним, людям, которые находятся вокруг нас. Господь оставил нам великую заповедь любви: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15:13).
Если нашим воинам об этом не напоминать и не открывать им эту великую тайну любви и жертвенности, они превратятся в Рембо, в «солдат удачи» и просто вот такие машины убийства.
Сила православного воина в том, что он, в идеале, – защитник Божьей правды. И мы должны все к этому стремиться, стараться донести до сердец наших воинов.
Что будет, если Церковь полностью отделится от всей внешней жизни? Этот вопрос стоял передо мной, когда я отправлялся в боевой поход на «Адмирале Кузнецове».
Как быть Церкви? Гнушаться всего, уйти в самих себя и не заботиться об остальном мире? Но Церковь избрала более трудный, неблагодарный путь: все равно идти в этот мир, чтобы спасти хотя бы некоторых.
Источник: deckofficer.ru
Куда ты денешься с подводной лодки?
Ежегодно 19 марта в России отмечается День моряка-подводника — профессиональный праздник военнослужащих и гражданского персонала подводных сил Военно-Морского Флота РФ, установленный приказом Главкома ВМФ РФ в 1996 году. День торжества приурочен к дате включения подводных лодок в арсенал ВМФ России. Это произошло 6 марта 1906 года, или 19 марта по новому стилю, по указу императора Николая II, который включил в классификацию судов военного флота новый разряд кораблей. Первую подводную лодку, «Дельфин», построили на Балтийском заводе аж в 1904 году. Рассказ о том, как устроена служба на подводной лодке, о её опасностях нам поведал старшина I статьи в запасе Алексей Верхозин.
К несению службы готов
Сегодня Алексей Александрович является тренером высшей категории по баскетболу и депутатом Думы Советского района. А в далёком 1981 году его, молодого студента педучилища, призвали служить в ряды Краснознамённого Тихоокеанского флота.
— Ещё в те времена мало кто горел желанием попасть на подлодку, срок службы составлял тогда три года, — начинает свой рассказ Алексей Александрович. — Были и такие призывники: при прохождении медкомиссии, когда ещё не подняли давление в барокамере, они уже кричали и корчились от боли, закрывали уши — боялись и хитрили, предпочитая несение срочной службы на суше, а не в морской бездне. Меня призвали с педучилища сразу после окончания первого курса. Сначала направили в учебный центр подводного плавания во Владивостоке, где полгода шла подготовка, а оттуда по распределению я попал на Камчатку, в посёлок Рыбачий.
За время службы радиометристом Алексей Александрович совершил три дальних похода — по три месяца каждый. Выходили в море на ракетном подводном крейсере стратегического назначения, на борту которого находилось 16 баллистических ракет. К слову, одна такая подлодка может стереть с лица земли, например, Великобританию.
— Во время моей службы, в 1981–1984 годах, Советский Союз был на пике своих военных сил и возможностей, Холодная война, как считается, подходила к концу, все ждали только прекрасных перемен. Никто даже предположить не мог, какие суровые испытания начнутся для советских людей в «перестроечные» времена, просто катастрофические после распада Советского Союза. Однако и тогда, в относительно благополучный для страны исторический период, мы поднимались к поверхности, на перископную глубину (17 метров), чтобы выйти на сеанс связи с Москвой и определиться с нашими действиями в случае вероятного применения противниками ядерного оружия, — вспоминает подводник.
О буднях в морских глубинах
На подводной лодке обычно служат два–три экипажа, которые меняют друг друга. После возвращения экипажа ракетного подводного крейсера стратегического назначения (РПК СН) с «автономки» идёт передача корабля другому экипажу, а при необходимости перегонка в судовой док для выполнения ремонтных работ. Затем подводники направляются для восстановления в военный санаторий Паратунка на горячий источник. Отдых в сочетании с трудотерапией — хорошее средство. И вновь — несение службы в казарме.
А далее не раз повторяется: приёмка корабля, слаживание, глубоководное погружение, учебные стрельбы и новый поход и боевое дежурство.
По словам Алексея Александровича, времени на размышления о жизни и опасностях службы на подлодке нет. Всегда находится какая-то работа, которую необходимо выполнить чётко.
— Но о том, какие задачи ставились перед экипажем, было известно только командиру корабля и старшему офицерскому составу. Большая часть подводников могла только догадываться, где они находятся. Если вода холодная, значит, на Севере. Если потеплее, то где-то южнее, — вспоминает старшина в запасе.
Главная опасность на борту
По словам Алексея Александровича, самое страшное на подводной лодке — это пожар. Даже попадание воды в отсек не так опасно, потому что при поступлении воды есть возможность включить подачу воздуха и создать воздушную подушку. А вот при пожаре может случиться так, что человек просто сразу отключается и погибает. За время службы подводник стал свидетелем подобной трагедии целых два раза.
— Чтобы потушить пожар, автоматически запускается фреон — токсичный газ, оказывающий наркотическое воздействие. У каждого на подводной лодке при себе есть индивидуальное дыхательное устройство. Оно рассчитано на работу в течение 20 минут. Успел — дышишь, а не успел… так вот, первый парень просто не успел «включиться», наглотался этого фреона и погиб.
Следом случилась ещё одна авария, и мичман, которому только на днях исполнилось 25, попался неисправный аппарат — тоже погиб. Итог — горькая судьба матроса и страшное горе его матери — у них в семье было четверо братьев, трое из которых погибли именно на службе и в мирное время.
Спустя время Алексей Александрович говорит о гибели сослуживцев с печалью, но без лишних эмоций, и даже рассуждает об этом философски: «Было ли мне страшно? Вы же каждый день не ходите и не думаете о пресловутом кирпиче, который может упасть на голову? Вот и я старался не думать о том, что под нами впадины глубиной несколько километров, а рабочая глубина лодки — 400 метров, и если что-то случится, то давление раздавит судно, как спичечный коробок».
Главный закон подводника: «Сам погибай, а товарища выручай». Это значит, что, если в отсеке вспыхнуло пламя, ты должен в нём остаться и загерметизировать, чтобы газ и дым не перешли в соседний отсек… Последствия случившегося пожара ещё долго преследовали экипаж частыми перезвонами аварийной тревоги.
— Для того, чтобы провентилировать корабль (избавиться от дыма и фреона), нам пришлось всплыть на поверхность, где мы были обнаружены американским самолётом «Орион». Боевая тревога и срочное погружение. После сеанса связи с Москвой дали команду возвращаться на базу. А там дело такое, что пожар на подлодке полностью потушить было невозможно — все эти многочисленные провода продолжали тлеть. И вот, раз 5–6 в день срабатывает аварийная тревога, и ты несёшься из третьего отсека в пятый, чтобы успеть оказаться в безопасности: случись трагедия снова — не выжить, межотсечные переборки подводной лодки будут задраены.
Однако служба на подводной лодке, по словам Алексея Верхозина, дала ему уникальный опыт. Она научила его пониманию того, что в любой ситуации нельзя опускать руки, нужно жить и работать:
— Вообще, у нас же всё было по-другому, воспитывались на патриотизме и героях Великой Отечественной войны, поэтому воспринималось происходящее на военной службе как должное. Вот и сейчас стараюсь служить интересам Родины — и большой, и малой, считаю своим долгом качественно выполнять свою работу.
Ксения Мальцева. Фото автора
Источник: 1sov.news
«Куда ты денешься с моей подводной лодки…»
Вся в мыле, как пивная кружка,
Дрожала трубка у виска.
Гудок, и провалилась двушка,
Соединяя берега.
И зренье сдвинулось, как битва,
Пронзило стены- эти, те,
И я тогда его увидел
На олимпийской высоте.
И словно голосом Харона
Я был тогда ошеломлён,
И словно ртутную корону
Хватал гудящий телефон.
И вышел вон – к теплу апреля.
Шумела яркая Москва,
Но все дымились и горели
Его огромные слова:
– Позор и крики бесполезны,
Не этим дышит человек.
Был век воздушный, век надземный,
Теперь настал подземный век.
Россия сном кровавым дремлет,
Горит мильонами огней.
Её Москва ушла под землю,
С тех пор, как Сталин умер в ней.
Она глядит на мир, как зритель,
Как пленник собственных картин.
Её главнейший управитель
Есть оживлённый Буратин.
Дрожит рука на кнопке пуска,
Но каждый взят на карандаш.
Теперь любой, кто назван Русским,
Или Мордвин, или Чуваш.
Но кто же скинет это бремя?
Кому за дело воздадим?
Кто опрокинет это время?
Быть может, Кожинов. Вадим?
Но смысл пусть отольётся в слово,
Стихи, как рожь, уйдут под снег.
Но их прочтет весною новой
Времён грядущих Печенег.
Ворота в будущее узки,
Но не склоню свою главу.
Но он прочтёт и станет Русский,
И внидет в падшую Москву.
Москва и Русь предстанут миру,
И воссияет их венец.
И Пушкин вновь поднимет лиру,
И мне тогда придёт конец.
Но горевать ещё не время,
Я жду жестокого конца.
Но я есть я! Я – Русский Демон!
Я пил из черепа отца!
Владимир Буев
Чтоб разговор начать, намылил
Я трубку и к виску поднёс.
Не пенилось и я усилил:
Намылил в этот раз всерьёз.
Всегда так делаю, чтоб двушка
Не провалилась в аппарат
И чтобы не было прослушки,
Чтоб не сливался компромат.
Мой прежний опыт говорил мне,
Что трубке в мыле до́лжно быть.
Иначе скучной быть рутине
И никого не убедить.
С другого берега Харона
Я ждал, когда пошли гудки.
На краайний случай что Горгона
Ответить сможет по-людски.
Но мне ответил, кто ответил:
Другой поэт взял телефон.
И речь сказал мне (он не бредил),
Но я впал в странный полусон.
Он убедил меня: столица
Давным-давно уж под землёй.
Следил, поверив в небылицу,
Я за московской торкотнёй
Из аппарата телефона.
Но верил в то, что говорил
По телефону баритоном
Мне тот поэт, с кем я дружил.
Я думать стал о философском.
О Буратине, например.
Про телефон забыл московский.
И с места в мыслях рвал в карьер.
Был раньше добрый Буратино.
Стал непонятный Буратин.
Надеюсь, храбрый Чиполлино
Нет станет просто Чиполлин.
Проблемы этносов и наций
В меня вошли, как в масло нож.
Теперь меня зовут Гораций
И не всегда меня поймёшь.
Я знаю, что былые бури
(Рубилово времён былых)
По той же самой процедуре
Затронут нынешних живых.