Как охотятся на китов
| Gelio | Степанов Слава | [entries|archive|friends|userinfo] |
|
Gelio (Степанов Слава) Gelio (Степанов Слава) |
| [ | Tags | | | chukotka, report | ] |
Коренной народ Чукотки — один из немногих, кому официально разрешено охотиться на китов. Для жителей отдалённых деревень, расположенных в вечной мерзлоте, поход на опасный промысел — это способ выжить и прокормить семью. На берегу Берингова моря, в самом большом национальном селе Лорино, за год по квоте добывают 140 китов.
Синий Кит в деле. Невероятная жизнь, и охота Синего Кита.
1. Чукотка — один из самых отдалённых районов Крайнего Севера. Чтобы долететь из Москвы до Анадыря, столицы региона, понадобится 9 часов. Чтобы увидеть, как живут и работают чукотские китобои, нужно на винтовом самолёте добраться до села Лаврентия, а из него — в прибрежный посёлок Лорино.
2. Лорино — самое большое национальное село на Чукотке, расположенное на берегу Берингова моря. До ближайшего американского штата — Аляски — здесь всего 150 километров. Здесь живёт около тысячи человек. В основном местные жители занимаются китобойным промыслом, рыболовством, а также выращивают ездовых собак.
3. В советское время охоту на китов вели китобойные флотилии, на долю СССР приходилось более 40% всех добытых в мире китов. В конце 70-х численность животных сильно сократилась и условия промысла ухудшились. В 1982 году, чтобы сохранить численность китов, Международная китобойная комиссия приняла мораторий на китовый промысел.
Он начал действовать с 1986 года, и большинство стран, за исключением Японии, Норвегии, Исландии, СССР и Фарерских островов, поддержали эту инициативу. Однако фактически СССР прекратил охоту на китов в 1987 году. Из-за убыточности китобойные флотилии постепенно расформировывались и продавались за границу.
За время активного коммерческого промысла народы Чукотки почти разучились охотиться традиционными способами. В основном местные жители занимались лишь разделкой туш, которые привозили советские флотилии. В 90-е годы на Чукотку перестали завозить продукты, и, чтобы выжить, местным жителям пришлось заново учиться традиционному промыслу, с которым на тот момент были знакомы только некоторые старики.
Косатка в деле. Как Косатки охотятся на Акул, огромных Китов, и Дельфинов !!!
Сейчас Чукотка — один из немногих регионов, где разрешена некоммерческая охота на китов и моржей. Чукчи, как и другие коренные народы Севера, могут добывать 140 серых китов в год по квотам китобойной комиссии.
4. Охота на китов начинается в апреле. С добычей первого кита в чукотских посёлках впервые за долгое время появляется свежее мясо.
Если в каком-то населённом пункте не успевают выработать китовые квоты, осенью их перераспределяют. Добыть дополнительных китов могут самые густонаселенные деревни. Однако воспользоваться этим успевают не все: бывает, что у китобоев не хватает топлива, чтобы выйти в море.
5. Охота на китов некоммерческая, но китобои получают зарплату: около 25–27 тысяч рублей. Работа очень опасная: испуганный кит может напасть на людей и перевернуть судно, поэтому на промысел всегда выходит не менее трёх лодок, так есть больше шансов спасти товарищей, которые оказались в ледяной воде.
6. Обычно китобои вооружены огнестрельными и гарпунными ружьями. Раньше чукотские охотники использовали ручные американские гранатометы даттенганы. Но доставать боеприпасы с Аляски оказалось тяжело.
7. После выхода в море китобои внимательно всматриваются вдаль и ищут фонтаны китов.
8. Как только кто-то замечает кита, все лодки несутся к нему и ждут, пока животное вынырнет. Кит уходит под воду на 5-8 минут.
9. В основном чукотские охотники добывают серых или калифорнийских китов. Длина взрослой самки не превышает 15 метров, а самца – 14,6 метра. Масса животного — 20–35 тонн. Они гораздо меньше гренландских китов.
Средняя длина «гренландца» — 21 метр, а его масса может доходить до 150 тонн.
10. Охотник, вооруженный гарпуном, приготовился к нападению.
11. Из воды показалось дыхало кита.
12. Китобой бросает первый гарпун.
13. Охотник попал в цель. Его гарпун состоит из наконечника и древка. После броска наконечник гарпуна остаётся в теле кита, а древко отстёгивается и падает в море. Его тут же подбирают, чтобы в следующий раз использовать снова.
14. К наконечнику привязана верёвка (линь), на конце которой ярко-красный буй. Чукотские китобои называют его «пых-пых». Поплавки нужны для того чтобы вымотать кита и заставить его как можно чаще подниматься на поверхность. Кроме того поплавки — отличные маркеры местонахождения кита.
15. Хвост кита.
16. Одного попадания недостаточно, поэтому остальные лодки продолжают метать гарпуны и ставить новые поплавки.
17. Раньше в качестве «пых-пыхов» использовали наполненные воздухом шкуры тюленей или желудки моржей.
18. Обычно, чтобы кит потерял скорость и больше не смог уйти под воду, нужно 4–5 гарпунов с буями.
19. Иногда киты подныривают под лодки и носом выбивают людей их из воды. Для китобоев это особенно опасно: многие из них не умеют плавать, так как из-за сурового климата им просто негде учиться.
20. В кита летят последние гарпуны. Вырвать их наконечники из тела животного почти невозможно. Позже, на берегу, их вырежут с куском шкуры.
21. Раненый кит становится очень агрессивным. Он может резко уйти под воду вместе с буями и утонуть. Тогда охотники останутся без добычи.
23. Когда кит выбивается из сил, его добивают из карабина.
24. Тушу буксируют на берег. По традиции голова кита достается тому, кто вонзил первый гарпун. Охотники отрезают куски китового мяса первыми. Самой вкусной частью считается кожа (мантак). Её едят сырой, с солью и перцем, или варят. Так как китовый промысел на Чукотке некоммерческий, продавать мясо и кости нельзя.
Каждый житель может прийти на берег и отрезать столько мяса и сала, сколько ему нужно.
27. Охота на китов и моржей запрещена практически во всём мире. Коммерческим промыслом сейчас занимаются только в Норвегии, Исландии и Японии, которая возобновила охоту в этом году.
Природоохранные организации часто осуждают и коммерческих, и аборигенных китобоев, считая охоту на китов слишком жестокой. Многие экологи пытаются убедить коренные народы прекратить охоту и направляют для них гуманитарную помощь.
Источник: gelio.livejournal.com
Первая кровь: как живут чукотские китобои
Летом журналист Владимир Севриновский отправился на Чукотку, чтобы сделать фотопроект об общине местных китобоев, которые не забывают традиционный промысел и охотятся на морского зверя теми же методами, что и их предки. Самиздат публикует репортаж о большой охоте в мире арктического постапокалипсиса, где люди в домах на сваях считают косаток роднёй, убивают китов руками, а потом пьют с ними чай.
Глава общины китобоев Владимир Эйнеучейвун втягивает носом воздух: «Чуешь запах? Это выдох кита. Он рядом». В полукилометре над водой взлетает фонтанчик — и катера бросаются в погоню.
Зверобои нервничают. Первый кит сорвался. Гарпун воткнулся в бок, животное нырнуло, и ярко-красный буй, привязанный к металлическому наконечнику, скрылся под водой. Но через считанные секунды всплыл и закачался на волнах: остриё гарпуна не повернулось в теле, выскочило, и кит ушёл. Сейчас Владимир заметил невдалеке второго — и три лёгких катера с навесными «Ямахами» рванули за ним.
На первом опытный китобой уже встал во весь рост и картинно занес гарпун, не обращая внимания на качку. На втором — командном — катере летим мы с главой общины: он даёт указания по рации, крутит руль и морщится от боли — прошлым вечером он повредил руку. На третьем вдвоём с отцом плывёт мальчик Рустам. Он сосредоточен и угрюм — сегодня его первая охота.
— Горбач, — разочарованно буркает рация. На горбатых китов охота запрещена: и закон нарушишь, и компенсацию не заплатят.
Ещё двадцать минут рысканья по заливу Лаврентия, рассекающего восточную оконечность России на границе Полярного круга, и вот — новая цель. Чёрная тень поднимается из воды, и лодки бросаются наперерез, не давая киту отдышаться. Летит первый гарпун. Буй ныряет — и на сей раз поднимается нескоро.
— Всё, метку поставили, — шепчет Владимир.
Рядом с буем взлетает из моря огромный плавник. Ближайший катер резко сворачивает в сторону. Киту ничего не стоит перевернуть его и убить охотников. На одном из прошлых выходов в море взметнувшийся над лодкой хвост сломал шею их товарищу. Но вот рядом с первый буем оказывается второй, за ним — третий.
Они тянут наверх, и киту всё сложнее погружаться. Огромное животное бьётся на поверхности. В трёх метрах от лодки с Рустамом поднимается тёмная голова в ракушках — и с плеском падает обратно. Отец готовится заложить вираж, Рустам привстаёт и заносит гарпун.
«Морской зверь для нас — не добыча. Мы каждого кита встречаем как дорогого гостя. Как тебя, — Владимир усмехнулся в короткую седеющую бороду, макнул ломтик чёрного языка в соевый соус, с аппетитом прожевал и сказал блаженно: — Молодой кит, нежный. Только что из Калифорнии пришёл».
За десять дней до первой охоты Рустама я сижу на кухне у главы общины китобоев. Типовая мебель, обои с листочками, фотография сына — привычная обстановка, которую встречаешь всюду в России. Жена Владимира Анна режет китовый язык женским ножом-пекулем, похожим на полукруглый тесак и кастет одновременно.
У Владимира круглое бронзовое лицо с подвижными чёрными глазами. В улыбке чернеют провалы, на левой руке не хватает указательного пальца — от волчьего укуса началось заражение, и охотник, не особенно задумываясь, отсёк его топором: «Это ещё что! Приятелю на рыбалке попал в нос крючок. Думали аккуратно откусить клещами, а он воспротивился.
Попросил вырезать с куском носа и стал дальше на него ловить. Запасного крючка не было, а рыба клевала, в азарт вошёл».
За окном плачут чайки, сопки спускаются к берегу бледно-голубого залива Лаврентия. Пейзаж пересекает череда покосившихся электрических столбов. Владимир и Анна живут в многоэтажном доме на сваях, вбитых в вечную мерзлоту на окраине села Лаврентия, столицы Чукотского района. В семидесятых правительство решило «уплотнить» регион, построило здесь школу, больницу, ДК и несколько хрущёвок, в которые свезли чукчей и эскимосов из деревень, раскиданных по побережью Берингова пролива.
Слушаем и разбираемся в песнях китов и дельфинов в выпуске подкаста «Звуки науки»
Взлётно-посадочная полоса рассекает село с населением в тысячу двести человек ровно посередине. Дорога здесь — только до соседнего села Лорино, поэтому, за вычетом приходящего несколько раз за лето старенького теплохода «Капитан Сотников», аэродром — единственное средство сообщения с миром. Во время дождей облака не дают самолёту сесть, а размокшая грунтовая взлётка — подняться, и село на пару недель оказывается отрезанным от континента напрочь.
По улицам бродят собаки самого разного вида, но все — с ясными голубыми глазами.
«У этого в роду и шарпей, и овчарка, — кивает Владимир на странного пса с глубокомысленными складками на лбу. — Совсем как у нас. Чистых чукчей здесь почти не осталось». Дед Владимира — казак, отец его ближайшего помощника — ингуш. Оба считают себя чукчами, и не без оснований: язык глава общины знает лучше большинства соседей.
Наконец, уазик тормозит возле большого ангара на берегу залива. Он принадлежит общине морских зверобоев «Дауркин», названной в честь первого чукотского картографа. В 1747 году, в разгар русско-чукотских войн, его семья попала в плен к русским. Отец бежал; мать, родственницу одного из чукотских вождей, сожгли заживо, а мальчика отправили в Анадырь. Там Дауркина крестили именем Николай, дали ему образование, и до конца жизни он верно служил российскому государству в качестве первопроходца и географа.
в 1742 году Сенат издал указ «оных немирных чюкч искоренить вовсе»
Война, в которой погибла семья Николая Дауркина, длилась несколько десятилетий. Чукчи встретили русских первопроходцев настолько ожесточённым сопротивлением, что в 1742 году Сенат издал указ «оных немирных чюкч искоренить вовсе». По разным подсчётам, в процессе исполнения указа российские войска уничтожили до трети коренного населения полуострова, но войну всё равно проиграли. В решающей битве чукчи убили главу карательной экспедиции — майора Павлуцкого, захватили полковое знамя и перешли в наступление. Империи пришлось договариваться.
В обмен на мир и прекращение нападений на остроги колонистов чукотским вождям предложили дворянство и практически полное самоуправление — в состав империи чукчи вошли номинально, без уплаты ясака. Там, где оказались бессильны ружья и артиллерия, роковую роль сыграли сначала алкоголь, а в советское время — интернаты, куда насильно забирали детей малых народов Севера.
В перестройку китобои фактически спасли тающее население полуострова. Тогда магазины опустели по всей стране, но здесь это вылилось в настоящую гуманитарную катастрофу и полномасштабный голод. Без дотаций, без современного оружия и скоростных катеров китобои кололи морского зверя пиками со старых лодчонок и кормили людей. Владимир говорит о трудных временах просто: «Когда киту зимой нужно вдохнуть, он проламывает лёд».
Но вымирание Чукотки, начавшееся в советское время, продолжается. Сегодня чукчей осталось около 16 тысяч, из них родным языком владеют менее трети — в основном старики. Речь не об ассимиляции, поскольку коренные жители Арктики не становятся русскими. Утратив язык и культуру, чукчи в посёлках спиваются и гибнут, особенно если не заняты оленеводством и не ходят за морским зверем.
У ангара китобоев из «Дауркина» тяжёлые железные ворота с двух сторон: одни обращены на село, другие открываются в море. У входа — тёмная комнатка, где пьют чай, чуть дальше — общая мастерская, где китобои точат гарпуны и ремонтируют снаряжение. Над столом Владимира висит большая фотография осетинских гор — напоминание о кавказских корнях. За мастерской — бобина с ржавой цепью и крюком, на котором катера спускают в море и вытаскивают обратно. В углу охотники бросают отрубленные головы нерп — пригодятся для отчёта.
Морского зверя коренные народы Чукотки добывают по особым правительственным квотам. Продавать добытое мясо запрещено — только есть самим и делиться с односельчанами. Сведения о добытых нерпах, моржах и китах вносятся в специальный документ, по которому государство выплачивает потом компенсацию за труд охотника. Большая часть правительственных квот приходится на нерп.
«Самое вкусное в нерпе — глаз. Разве что зрачок сложно прожевать, — рассказывает Владимир. — Недавно один пацан, совсем крошечный, его целиком в рот засунул. Пытается раскусить — не выходит. Выплёвывать не хочется. И давай делать отцу знаки, чтобы разрезал глаз прямо во рту».
Под притолокой ангара висит вяленое китовое мясо. Члены общины макают его в прокисший жир, заедают салом — вот и весь обед. Женщина неопределённого возраста заглядывает и со смущённой развязностью клянчит кусок китовой кожи. Охотники отмахиваются как от мухи. Она делает пару шагов назад, но не уходит, вертится рядом.
Я интересуюсь, когда ближайшая охота на кита, но Владимир только усмехается:
«Здесь так не планируют. Сегодня поздно, а завтра будет завтра. Дед говорил: „Придём на берег — там уж будем посмотреть“».
В ангаре готовят новенькие катера к первому спуску на воду. Их предстоит доставить филиалам общины в других сёлах, раскиданных по берегу Чукотского полуострова. Владимир прикрикивает на работников, чтобы пошевеливались, и зовёт их лентяями. Подгонять не нужно только Рустама, сына инженера по промыслу.
Его смуглое, вечно сосредоточенное лицо не оставляет сомнений: как и у Владимира, часть предков мальчика пришли сюда откуда-то с юго-запада. На вопросы он отвечает односложно и оживляется лишь при виде охотничьего или рыболовного снаряжения.
Рустаму тринадцать, но он мало общается со сверстниками из посёлка. Он трудится у зверобоев и по первому зову бросается помогать каждому, кто попросит. В свободное время мальчик приводит в порядок гарпун: строгает древко и точит металлический наконечник, застревающий в теле кита.
По принципу действия он мало отличается от костяного предка, которым чукчи, по данным археологов, пользовались как минимум последние две тысячи лет. К наконечнику крепится верёвка с буем. Когда гарпун попадает в кита, тот ныряет, верёвка натягивается и разворачивает наконечник на 90 градусов. Он прочно застревает в плоти животного, а буй тянет его наверх и не даёт уплыть. Когда кит выбивается из сил, его добивают из карабинов.
Сотрудники заповедника «Берингия» считают, что промысел морского зверя ручным гарпуном не наносит существенного урона популяции. На четырнадцать чукотских сёл годовая квота разрешает коренным легально добывать сто сорок китов в год — меньше одного кита на село в месяц. Старожилы вспоминают, что в пятидесятых китов добывали здесь в промышленных масштабах, расстреливая из противотанковых пушек. Около трети тонули, к остальным успевали подплыть, засунуть внутрь шланг и накачать сжатым воздухом. Мясо после такой процедуры в пищу людям не годилось, поэтому им кормили голубых песцов на зверофермах.
Современные экологи называют советские методы и объёмы промышленной охоты на китов одним из самых бессмысленных преступлений против окружающей среды в истории. По подсчетам экологов, с 1930-х по 1980-е в акватории СССР добыли порядка 540 тысяч крупных китов разных видов — в обход всех международных соглашений.
Помимо СССР, лидерами китобойного промысла второй половины двадцатого века были также Япония, Фарерские острова, Канада и страны Северной Европы. Однако к восьмидесятым годам численность крупных китов на планете упала настолько, что усилиями международных организаций был введён мораторий на коммерческую охоту.
Тогда мировой объём добычи китов единовременно упал с 50–60 тысяч голов в год до примерно 4–5 тысяч — охота на морского зверя стала почти исключительной привилегией учёных-океанологов и коренных народов Арктики. В остальном мире профессия охотника на морских гигантов фактически исчезла. Гренландские инуиты сегодня имеют право добывать 170 больших китов в год — немногим больше, чем чукчи в России. СССР короткое время сопротивлялся введению моратория, но вскоре началась перестройка — и вопрос решился сам собой. Остовы старых китобойных судов Чукотки до сих пор догнивают на окрестных отмелях.
Новые катера, обзаведясь в ангаре номерами и моторами, покидают залив Лаврентия, чтобы отправиться через Берингов пролив в Северный Ледовитый океан. Лето по арктическим меркам тёплое, море спокойное, и всё равно на полной скорости ветер пронизывает до костей. Рулевой правит на мыс Дежнёва — восточную оконечность Евразии. До него чуть больше двух часов.
Справа из воды поднимается чёрная скала — остров Ратманова. Через час из-за неё выглядывает скала поменьше — остров Крузенштерна. Десятки поколений эскимосов строили там жилища, рыбачили, охотились на китов, пересекали узкую полоску воды, чтобы навещать друзей и привозить невест. Со времен продажи Аляски здесь проходит граница между Россией и США, и на острове Ратманова сегодня никто не живёт: в середине XX века местных эскимосов выселили, и сейчас их потомки живут неподалёку, на побережье Чукотки.
«Раньше, когда ещё с Америкой дружили, с Аляски возили продукты. Да и мы плавали к эскимосам на Крузенштерна, — рассказывает Владимир, вглядываясь в бинокль. — Нормально они там живут. Получают зарплату как пограничники. У них там всё, что нужно для жизни: комфортные дома, магазин, спортзал… Только бухать на острове глава общины запрещает. Хочешь спиваться — езжай в город Ном.
Это клоака Аляски, куда стекаются безработные индейцы, алкаши и торчки».
Острова остаются позади. На горизонте колеблется тёмное марево — то ли морской мираж, то ли тени далёких американских гор. Зверобои останавливают катера, достают карабины и глушат движки. Владимир погружает весло в воду, прикладывает ухо к рукояти и долго слушает через него море. Лопасть весла улавливает подводные звуки и передаёт их охотнику по рукояти, как стетоскоп.
Владимир вращает древком, выискивая в пучине голоса моржей и нерп. «У нас в селе малые пацаны втыкают брёвнышки в морское дно за линией прибоя и слушают с их помощью пение китов. Те на отмель с ляльками приплывают. Ласкают их, обнимают. А дети узнают их по голосам. Это, говорят, дедушка, он уже два года сюда приходит…».
Владимир долго вслушивается, но морские звери благоразумно молчат. Китобои прячут карабины и продолжают путь.
Мыс Дежнёва — огромный тёмный кулак, выставленный на восток, в сторону Аляски. Мы проплываем покинутую погранзаставу с маяком, водопады, крутые обрывы, на которых гнездятся тысячи птиц. Пройдя Берингов пролив, катера поворачивают на запад, в Северный Ледовитый океан. За мысом начинаются чукотские сёла — ряды домов на узких полосках суши между морем и пресноводными лагунами. Над ветхими лачугами высятся на металлических сваях футуристические модульные школы, построенные при губернаторе Романе Абрамовиче, с очищенной питьевой водой и скоростным интернетом.
Караван петляет среди льдов, нанесённых северным ветром. Их с каждым часом всё больше. Ещё пару дней — и сомкнутся, перекрыв обратный путь. «Хорошо ведёт, чисто. Не заглядывает в GPS, — хвалит Владимир рулевого. — За телефоны море наказывает конкретно. Если кто на охоте за трубку берётся, я его веслом учу.
С навигаторами то же самое. Молодёжь к ним привыкла. Но на море нужен третий глаз. Надо понимать, откуда ветер дует, куда волна идёт, а не пялиться в экран. Иначе сядет батарейка — и ты пропал».
Встречать катера всякий раз сбегается полдеревни: зверобои везут посылки, а порой и попутчиков. Трезвые тут только китобои, дети и приезжие — почти все взрослые чукчи в деревне навеселе. Одни выпрашивают водку, другие зазывают в гости. Особо щедрый сельчанин дарит мне на память окровавленный моржовый член.
Бесконечный заполярный закат плавно переходит в рассвет. Ледяной лабиринт остался позади. Лодки качаются у берега, растянутые между якорями и причальными канатами. В золотисто-алом океане поднимают любопытные головки чёрные нерпы, порой бесформенной громадиной вдалеке всплывает кит.
Мальчик Рустам, который за всю поездку, кажется, ни разу не вздремнул, помогает местным рыбакам. Те по ряби определяют косяки гольца и камнями загоняют их в сети. Рыбу вытаскивают, глушат и тут же разделывают, вырывая как особое лакомство бьющиеся сердца. За этой работой наблюдает пьяная женщина, удивительно похожая на попрошайку, клянчившую китовую кожу в Лаврентии.
Источник: batenka.ru
Китобойный промысел и День кита
На фото — исландское китобойное судно Hvalur 9 Re 399 с добычей недалеко от Хваль-фьорда (Hvalfjörður, «китовый фьорд»). Видна площадка на носу с гарпунной пушкой и бочка для наблюдателя на мачте. Исландия — одна из немногих стран, где до сих пор ведется промысел китов.
Мораторий на коммерческий китобойный промысел вступил в силу 19 февраля 1986 года. В честь этого события каждый год 19 февраля отмечается День китов (и других морских млекопитающих). К моменту введения моратория численность многих видов крупных китов упала до критического уровня, а некоторые популяции были практически полностью уничтожены.
Впервые мораторий на коммерческий китобойный промысел Международная китобойная комиссия предложила наложить в 1972 году. В это время ситуация с промыслом уже была катастрофической — китов продолжали добывать лишь в некоторых чудом сохранившихся районах скоплений, потому что в других местах ловить было уже некого. Тем не менее предложение о введении моратория поначалу было встречено международной общественностью без энтузиазма, и лишь к 1982 году доля стран, готовых проголосовать за этот запрет, достигла необходимых по правилам Международной китобойной комиссии трех четвертей голосов. 23 июля 1982 года решение о запрете наконец было принято, и это стало поводом для Всемирного дня китов и дельфинов.
К сожалению, мораторий касается только тех видов, которые находятся под юрисдикцией Международной китобойной комиссии: всех усатых китов (к которым относятся и горбатые киты, см. картинку дня «Длиннокрылый» горбач) и кашалотов. Зубатые киты (кроме кашалотов) под действие моратория не подпадают, и решение об их добыче или охране каждая страна принимает самостоятельно.
Зубатых китов добывают, например, на Фарерских островах — там ежегодно происходит охота на обыкновенных гринд, на Аляске добывают белух, в Гренландии и канадской Арктике — белух и нарвалов, в Японии — северных плавунов и несколько видов дельфинов. Помимо промысла для еды, в некоторых странах существует также отлов для содержания в неволе — например, в России ловят косаток и белух для продажи в китайские океанариумы (см., например, о «китовой тюрьме» в Приморье).
Некоторые страны, правда, добывают даже усатых китов, несмотря на международный мораторий. Норвегия и Исландия подали официальные возражения против моратория и продолжают вести коммерческий китобойный промысел в своих водах. Они добывают в основном самый мелкий вид усатых китов — малых полосатиков, численность которых всегда держалась на достаточно высоком уровне.
В Исландии также добывают финвалов, численность которых, по мнению местных ученых, в достаточной степени восстановилась. Норвегия, Исландия, Дания и Канада создали свою организацию — North Atlantic Marine Mammal Commission (комиссия по морским млекопитающим Северной Атлантики) по типу Международной китобойной комиссии, которая распределяет квоты на добычу китов, а также ведет учет и мониторинг, чтобы определить эти квоты. Поэтому, по крайней мере пока, серьезных угроз промысел в этих странах не несет.
Некоторые страны с разрешения Международной китобойной комиссии (которая утверждает квоты, исходя из численности популяций) продолжают вести аборигенный промысел (см. Aboriginal whaling) для нужд коренного населения. Это Гренландия, где, помимо перечисленных выше зубатых китов, местные эскимосы добывают также финвалов, горбачей и малых полосатиков, Россия — на Чукотке ежегодно ведется промысел серых китов, а иногда добывают и одного-двух гренландских, США — на Аляске местные жители охотятся на гренландских китов (и очень редко, раз в несколько лет, могут добыть также серого кита), и островное государство Сент-Винсент и Гренадины, где местное население в небольшом количестве добывает горбачей.
Но в первую очередь китобойный промысел у большинства людей ассоциируется с Японией. Эта страна тоже в свое время пыталась подать возражение против моратория, но отказалась от этой идеи под давлением США. Тем не менее японцам удалось добиться от Международной китобойной комиссии разрешения на добычу китов для так называемых «научных целей».
Киты, добытые в ходе японского китобойного промысла. Надпись над слипом гласит: «Legal research under the ICRW», то есть «Легальный промысел согласно Международной конвенции о регуляции китобойного промысла». Фото с сайта en.wikipedia.org
Большинство же развитых стран в настоящее время являются активными противниками китобойного промысла. Так, 31 мая 2010 года Австралия подала на Японию в Международный суд ООН в Гааге (см. исковое заявление — Application). Через четыре года разбирательств суд постановил, что японский китобойный промысел не является научным.
Похожего мнения придерживается и большинство представителей стран в Международной китобойной комиссии. На протяжении множества лет там шли ожесточенные споры по этому вопросу: японцы требовали увеличить им квоту для научного промысла, а западные страны всеми силами старались ее уменьшить, аргументируя это тем, что научная составляющая в этом промысле крайне низкая и ведется он в действительности просто ради добычи китов. В результате этого противостояния в декабре 2018 года Япония объявила, что летом 2019 года планирует возобновить коммерческий китобойный промысел в своих водах. Это решение вызвало всплеск возмущения у любителей китов по всему миру, однако некоторые эксперты надеются, что переход японского промысла из разряда «научного» в коммерческий станет началом конца, так как спрос на китовое мясо в Японии в действительности невелик.
Источник: elementy.ru
Китобойная наука
150 лет назад норвежец Свен Фойн запатентовал гарпунную пушку
Пушка Фойна резко повысила шансы на успех при охоте на китов из семейства полосатиковых — самых крупных живых существ в океане и на планете, что придало новый импульс китобойной отрасли. В дальнейшем гарпунные орудия непрерывно совершенствовались и продолжают совершенствоваться по сей день. Но сегодня главная задача заключается не в техническом совершенстве пушки, а в том, чтобы убить кита моментально и без боли — в полном соответствии с современными представлениями о гуманизме, и ученые, в основном норвежские, в этом плане уже многого добились.
Выйти из полноэкранного режима
Развернуть на весь экран
Фото: Getty Images
Киты тонущие и непотопляемые
В допушечную эпоху китобойного промысла кита убивали не гарпуном, он был нужен только для того, чтобы прицепить к киту вельбот с китобоями, а дальше начиналось то, что американские китобои называли «нантакетскими горками». Раненый кит на привязи нырял и тащил за собой вельбот. Когда он выныривал, его пытались убить копьем-острогой, иногда даже стреляли в него из ружей и пистолетов. Так могло продолжаться часами, пока животное не обессиливало, признаком его близкого конца обычно был фонтан крови из дыхала. Мертвого кита буксировали к китобойному судну, и начиналась его разделка — либо прямо с борта судна, либо матросы в сапогах, подбитых гвоздями острием наружу, спрыгивали на тушу кита и резали ее.
Проблема заключалась в том, что такой способ охоты был применим только к гладким китам (в первую очередь к гренландскому киту), серым китам и кашалоту. Благодаря толстому слою жира они имели положительную плавучесть и после смерти не тонули. Но самая крупная добыча — киты семейства полосатиковых (полосатики, финвал, сейвал и синий кит), у которых из-за более тонкой жировой прослойки была отрицательная плавучесть — после смерти тонули.
В результате интенсивного промысла на протяжении двух веков популяции гладких и серых китов к середине XIX века поредели столь заметно, что перед китобойной отраслью отчетливо обозначился кризис. Пришлось осваивать ранее неудобные для промысла виды китов, для успешной их добычи обычная техника растянутого во времени убийства животного в результате его преследования на измор не годилась. Требовалось убить его сразу и быстро, чтобы было время принайтовать его тушу к кухтылям (поплавкам) в виде пустых бочек или успеть подтянуть вельботами к борту китобойного судна-матки. Позже тело мертвого кита приноровились надувать через полое копье воздухом, но для этого требовался достаточно мощный компрессор, который даже в самом примитивном виде мехов мог быть только на судне, а не в шлюпке с китобоями.
Проще говоря, срочно требовалось оружие с максимальной, желательно стопроцентной летальностью для кита. Яд моментального действия типа кураре на конце гарпуна отпадал сразу, для животного массой от нескольких до 100 с лишним тонн требовался такое его количество, что промысел становился нерентабельным, да и отравленный кит представлял бы собой трофей весьма сомнительного качества. Поэтому понятно, что первое, что приходило в голову китобоям,— это пушка. Но на шлюпку пушку не поставишь: попытки это сделать в XVIII веке показали, что отдача таких пушек была избыточна для китобойных вельботов.
Китобойные ружья
Не оправдалась надежда и на ружья с гарпуном-гранатой (первое такое ружье, по данным «Essays on the History of Rocketry and Astronautics», NASA, 1977, было применено китобоями в 1731 году). Максимальный вес гарпуна, которым можно было стрелять из ружей, не превышал трех фунтов, а с учетом веса самого стального гарпуна и тянущегося за ним толстого линя, пороховой заряд гранаты гарпуна был маловат для гарантированной смертельной травмы кита. К тому же не надежны были их взрыватели, представлявшие собой фитиль с временем замедления семь–десять секунд. Да и отдача у таких ружей была довольно сильной.
Вот что писал в 1883 году в своей книге «The Whale Fishery and its Appliances» Джеймс Темпл Браун из Национального музея естественной истории в Вашингтоне об одном таком случае в начале века: «Стрелок отдачей в плечо был отброшен до середины шлюпки, а ружье сочли необходимым на будущее привязать к шлюпке, чтобы не потерять его, если оно вылетит за борт». Тем не менее такие ружья применялись еще долго.
Реактивные китобойные установки
Параллельно с разработкой китовых ружей и даже на век раньше них начались попытки применить для убийства китов ракетное оружие. По данным историков науки, считается, что первую такую ракету с пусковым станком сконструировал Абрахам Спик из Амстердама, который был к тому же весьма неплохим художником, его картины сейчас стоят больших денег. А опробовал его ракету голландский капитан Корнелис Юс у берегов Шпицбергена в 1637 году. По общему мнению очевидцев, ракета Спика была для убийства кита столь же неэффективна, как мушкетные пули, да и прицелиться ракетой в кита из прыгающей на волнах шлюпки было проблематично.
Очередная заметная в истории китобойного промысла попытка расстрелять кита ракетами датируется 1821 годом, когда лейтенант Королевского ВМФ Джеймс Кольхаун и Уильям Конгрив получили патент №4563 «Применение ракет для поражения и поимки китов». Конгрив был тот самый, который вооружил в 1805 году британскую армию зажигательными ракетами своего имени и лично командовал одной из двух английских ракетных батарей в Битве народов под Лейпцигом в 1813 году.
Пороховые ракеты Конгрива в последний раз в мировых войнах использовались при осаде Севастополя в 1854–1855 годах. Но про практическое применение его и лейтенанта Кольхауна ракет китобоями ничего не известно. Вероятно, их начинание так и осталось на уровне патента. Первое более или менее эффективное ракетное оружие для китобоев создал в 1857 году американский китобой Томас Рой. Он сконструировал «ракетный гарпун с разрывной гранатой на переднем конце, пускавшийся из особого ракетного станка, помещавшегося на правом плече гарпунщика», то есть фактически современный гранатомет.
В его изобретение вложился Густав Лиллиендаль, владевший в Нью-Йорке предприятием по производству пиротехники и, очень удачное сочетание, мастерской по резьбе на китовой кости и китовом усе. В 1863 году Ройс на барке «Олень», специально приобретенным для этих целей Лиллиендалем, отбыл к берегам Исландии для испытания их гранатомета, где смог подстрелить из него только одного кита.
Следующий сезон 1824 года был успешнее: ракетами были поражены 20 китов, 11 из них удалось добить, остальные либо ушли, либо утонули. Рекорд был поставлен в 1866 году, когда Ройс подстрелил 90 китов. Но только 43 из них стали добычей китобоев, остальные ушли от них в неизвестность. Словом, гранатомет Ройса продемонстрировал 50-процентную эффективность, весьма неплохую, с точки зрения китобоев. И, конечно же, ужасную, с точки зрения экологов, которых тогда, правда, еще не было: на каждого добытого кита приходился кит, убитый или покаленный зря.
Берег Фойна
В 1868 году свою гарпунную пушку опробовал норвежец Свен Фойн, ему потребовалось еще два сезона, чтобы довести ее совершенства. Сама пушка конструктивно ничего нового собой не представляла: метровое орудие, на первый взгляд сильно смахивающее на русский трехфунтовый единорог из Центральном музея ВМФ в Санкт-Петербурге, только на вращающемся станке. Удачным в ней было сочетание калибра, навески выталкивающего порохового заряда и конструкции гарпуна. Внешне гарпун выглядел как современный трехдюймовый артиллерийский снаряд, толстенький, обтекаемый, с острым концом, но состоял он из сложенных лап гарпуна, между которыми был полукилограммовый заряд черного пороха со стеклянной трубочкой воспламенителя. Когда гарпун попадал в тело кита, его лапы раскрывались, и при малейшем движении животного линь гарпуна натягивался, раздавливал воспламенительную трубку — и следовал взрыв пороха.
Пушка Фойна (иногда сразу две пушки, вторая для подстраховочного выстрела, если первый не убивал кита) стояла на носу парового китобойного суда, дистанция выстрела обычно не превышала 30 м. Сам Фойн не был ни оружейником, ни химиком, ни даже опытным гарпунером — он был владельцем небольшой флотилии китобойных судов. Но у него хватило здравого смысла не выдумать ничего самому, а обратиться к специалистам — американским китобоям. Те и рассчитали ему оптимальные параметры пушки, конструкцию гарпуна, а воспламеняющую жидкость для запала составил его соотечественник пастор Ханс Эсмарк, сын известного норвежского минералога профессора Йенса Эсмарка и тоже не чуждый минералогии и химии человек.
В 1870 году Фойн запатентовал свою пушку, но почти сразу ее стали совершенствовать. Появились гарпунные пушки, которые заряжались с казенной части, с бризантными зарядами вместо порохового. Но притом сохранялся главный принцип Фойна — достаточно мощная пушка с достаточно мощным зарядом взрывчатки на достаточно быстроходном китобойном судне.
К концу XIX века все более или менее крупные популяции китов в Северном полушарии были перебиты до такой степени, что их остатки утратили рентабельность для промысла, и китобои устремились к Антарктике, в край еще непуганых китов. В самом начале XX века норвежский полярный исследователь Карл Ларсен основал на Фолклендских островах Compania Argentina de Pesca (Аргентинскую рыболовную компанию) и стал ее исполнительным директором. К рыболовству это предприятие с британско-аргентинско-норвежским капиталом имела косвенное отношение, главным ее бизнесом был китобойный промысел.
На побережье острова Южная Георгия были построены перерабатывающий завод, поселок для его рабочих и для команд китобойцев, отдыхающих между рейсами, лютеранская кирха и дом для Ларсена. Отсюда, с Южной Георгии, в 1922 году в антарктические воды ушла в свой первый рейс китобойная база — плавучая фабрика по разделке и переработке китов прямо в море, и сюда, в Антарктику, переместился центр китобойного промысла. В период между мировыми войнами до 70% китового жира получали из антарктических китов.
Свену Фойну в 1915 году благодарные сограждане поставили памятник в его родном городе Тенсберге. Часть побережья Антарктиды носит название Берега Фойна — так назвал его Карл Ларсен еще в бытность простым полярником, словно предчувствуя свое будущее коммерческое призвание.
Китобойня
В послевоенное время на помощь китобоям пришли авиация и сонары, и некогда героизированный промысел китобоев окончательно превратился в монотонный, тяжелый и в буквальном смысле грязный труд на грандиозном конвейере по избиению китов. В конце 1950-х годов в Мировой океан вышел советский китобойный флот. Во всех океанах планеты работали пять китобойных флотилий, причем четыре из них были самыми большими в мире. Каждая состояла из огромного судна-матки с фабрикой по переработке убитых китов и двух десятков мощных и быстроходных китобойцев, небольших по сравнению с плавбазой дизель-электроходов с неограниченной мореходностью, то есть способных самостоятельно плавать в любом районе Мирового океана.
Первые из них были переделанными минными тральщиками, но потом был налажен их выпуск на Николаевском судостроительном заводе. По иронии судьбы после того, как СССР в конце 1970-х годов свернул китобойный промысел вдали от своих берегов, часть из них передали военным, а те, в свою очередь, переоборудовали их в малые разведывательные корабли, официально — суда гидрографической службы, те самые «суда-шпионы», как их принято называть в западных СМИ.
В 1950–1970-е годы СССР был мировым лидером по добыче китов, конкурировала с ним только Япония. Потом подсчитали, что на долю СССР пришлось 43% добытых в мире китов, Японии — 41%. Только верить этим цифрам можно с большой натяжкой, на китобойных базах в море находились наблюдатели-ученые, но на советских базах — советские ученые, а на японских — японские и т. д. Лишь за пару лет до введения всеобщего моратория на добычу китов страны начали обмениваться наблюдателями.
Квоты и запреты
В 1982 году Международная китобойная комиссия (International Whaling Commission; IWC) ввела мораторий на коммерческий китобойный промысел любых видов китов начиная с сезона 1985/86 года. Мораторий не запрещал только аборигенный промысел для коренного населения Чукотки, Гренландии, Аляски и карибского островного государства Сент-Винсент и Гренадины. До этого, начиная с 1930-х годов, морские биологи разрабатывали квоты добычи по каждому виду кита, которые рекомендовали китобоям правительства стран, подписавшие в 1931 году Международную конвенцию по регулированию китобойного промысла в Антарктике, а с 1946-го, года ее основания, квоты утверждала IWC.
Против моратория выступили и не подчинились ему Норвегия, Исландия, Перу, Канада, Япония и Советский Союз. Но в нашей стране китобойный промысел к этому времени сам собой сошел практически на нет, потому что китов в океане стало слишком мало, чтобы оправдать расходы по их добыче. Еще в 1979 году три китобойные базы из четырех были переоборудованы под переработку рыбы, а в 1987 году в свой последний рейс сходила четвертая — «Советская Украина». Со временем Перу, Канада и Россия (как правопреемник СССР) присоединились к мораторию. Только Норвегия и Исландия до сих пор ведут промысел китов без оглядки на международные соглашения, но теперь только в своих экономических зонах.
И с Японией сладить пока никак не могут. Формально она в конце 1980-х присоединилась к мораторию (под угрозой санкций США), но продолжала бить китов «в научных целях» по всему Мировому океану, не в таких, разумеется, масштабах, как в XX веке, но и явно превышая нужды даже самых широких «научных целей». В прошлом году она решила прекратить лицемерить, вышла из IWC и возобновила коммерческий китобойный промысел в своих внутренних водах, правда, одновременно прекратив свой 32-летний «научный» китобойный промысел в антарктических водах. Сколько было нужно японским ученым китов в совсем недавнем прошлом, можно показать на примере одного года, например 2012-го: Норвегия и Исландия вместе в коммерческих целях убили в том году 464 кита, Япония в «научных целях» — 424.
Впрочем, разрешенный аборигенный промысел тоже лукавое понятие. В том же 2012 году коренное население Гренландии (а его там около 50 тыс. человек) добыло 167 китов, в России (где китов традиционно добывают на Чукотке и где коренное население около 12 тыс.) — 143 кита, население Аляски (около 80 тыс. индейцев) — 69 китов, Сент-Винсент и Гренадины (около 2 тыс. аборигенов карибов, остальные 100 тыс.— негры и мулаты) — двух китов.
Согласитесь, что невольно возникает гордость за наших чукчей-китобоев, которые впереди планеты всей по убитым китам на душу коренного населения (и это без учета того, что там есть еще оленеводы). У них, кстати, есть свои добрые традиции в китобойном деле. В повести «Нунивак» классика советской литературы Юрия Рытхэу, родом из тех краев, рассказывается, как местных китобоев после войны вооружили противотанковыми ружьями Дегтярева. В конце 1960-х спохватились и решили забрать их назад, но оказалось, что почти все пэтээры у чукотских китобоев «случайно утонули».
Как оглушить кита
В 1980-х годах, когда стало ясно, что добычу китов пора прекращать, если мы хотим, чтобы они вообще остались на планете, морские биологи наконец впервые задались вопросом: а не слишком ли больно киту, когда его убивают? Здесь опять лидировали норвежцы, точнее, норвежские морские биологи. До 1984 года в Норвегии китобои использовали «холодные» гарпуны, то есть гарпуны без детонирующего устройства. С 1981 по 1983 год учеными были собраны данные о кончине 353 загарпуненных китов. Критериями, по которым определяли время их смерти, были прекращение движения плавников, расслабленная нижняя челюсть и то, что кит неподвижно висел на гарпунном тросе.
Выяснилось, 17% животных погибли мгновенно, остальные агонизировали в среднем в течение девяти с половиной минут. Животные умирали быстрее всего при попадании гарпуна в мозг, сердце или крупные кровеносные сосуды. При повреждении только легких они умирали медленнее, чем наземные млекопитающие.
Из этого исследования вытекало, что эффективность холодных гарпунов надлежало повысить — исключительно в гуманных целях, разумеется. В 1984 году они были заменены гарпунами с пентритовыми гранатами. Пентрит — мощное взрывчатое вещество, военные им снаряжают кумулятивные боеприпасы. А его производное — пентаэритритила тетранитрат — компания Pfizer выпускает с 1959 года как лекарство. Как и родоначальник современных взрывчатых веществ — нитроглицерин, оно хорошо помогает сердечникам.
Данные о времени выживания 259 китов после попадания в них гарпуна с пентритовой гранатой были собраны в ходе испытаний в охотничьи сезоны 1984–1986 годов. Около 45% китов были убиты мгновенно. Дальнейшее совершенствование пентритных гранат и специальная программа тренировки гарпунеров на меткость позволили достигнуть уровня 60% моментально убитых китов и снизить среднее время агонии не сразу убитых китов до шести минут. Это хороший показатель — у японцев, по данным ученых из Бристольского университета, он равен 30%.
Но японцы тоже стараются. Не так давно ими был опубликован метод, применяемый в рыболовном кооперативе Taiji, который заключается в перерезании (рассечении) спинного мозга раненого кита с закупориванием раны металлическим стержнем, чтобы сопутствующее кровотечение было внутренним. Правда, у европейских специалистов по умерщвлению китов метод вызывает сомнения, они считают, что он вызывает лишь паралич, а смерть, напротив, задерживает.
По данным ученых Норвежской школы ветеринарных наук (ныне входит в Университет биологических наук Норвегии), использование электрического тока теоретически, по анатомическим причинам, должно быть эффективным методом убийства китов. Но результаты экспериментов с электрическими гарпунами были противоречивыми, главным образом из-за технических проблем. Поэтому использовать практически этот метод представляется ученым преждевременным.
Однако главная проблема науки о гуманном убийстве китов состоит в том, что единственный вид, у которого сформулированы официальные критерии смерти,— это люди, да и те спорны, причем предметом дебатов является определение момента смерти мозга. Пока критерием смерти кита, который использует IWC, служит полная неподвижность животного, что, как понятно даже неученым людям, негодный показатель. Поэтому на повестку дня сейчас выходит предубойное оглушение китов, практикуемое на мясокомбинатах для убойного скота. Словом, тут ученым еще работать и работать.
А тем временем в большинстве стран, которые продолжают вести коммерческий, научный и аборигенный китобойные промыслы, используются гарпуны с норвежскими PETN (пентритовыми) гранатами, разница только в калибре гарпунных пушек — от 90 мм в Исландии до 50 мм в Гренландии и Норвегии.
Отечественная наука о гуманном убийстве китов ничего предложить не может, потому что ее у нас фактически нет. Так что нельзя исключить, что наши потомственные китобои на Чукотке до сих пор используют «случайно утонувшие» пэтээры образца 1941 года.
Источник: www.kommersant.ru